Не буду больше сегодня Бориса Рыжего читать. Потому что “много хорошо – уже плохо”, и притупляется чувство восторга от этих невероятных и очень простых слов, сколоченных в стих, как кухонная табуретка: прочно, безошибочно и навсегда. Ни единой буквы не выдерешь, так все плотно уложено…
Какое счастье, что он вообще БЫЛ. И оставил нам надежду, что никакой этногеноцид, никакое замордовывание телевизионной попсятиной, никакие подмены понятий и бесконечный, круглосуточный многолетний обман не превратит нас ни в зрителей Петросяна, ни в слушателей Киркорова, ни в избирателей Миронова. Если рождаются Рыжие, значит, хрен нас потопишь. Из ниоткуда, без всяких причин выскочит однажды в совершенно нелогичном для этого населенном пункте золотоволосый ребенок и скажет: “От луны свет большой – прямо на нашу крышу, где-то песнь ямщика вдалеке я слышу…” И можно сколько угодно говорить о том, что “свет“ не может быть “большим” или “маленьким”. Потому что мальчик вырастет, и станет Есениным. Или у Рыжего - просто, как гвоздь: “Каждый год наступает зима. Двадцать раз я ее белизною был окутан…” Двадцать раз. О чем я в двадцать лет думал? Кажется, о том, как подкатить к тоненькой мулатке из Тимирязевской академии… А умные люди в этом возрасте уже умеют говорить осмысленные слова. Совершенно простые, но от них сразу становятся видны все белые нитки в телевизионных докладах. И становится совершенно по барабану, что уже расписанные финансовые поступления накрылись медным тазом, а прозрачные намеки врача можно уложить в емкое русское слово из шести букв, но не “фиаско”. Такая все это чепуха, право слово…
Договоримся так: когда умру,
ты крест поставишь над моей могилой.
Пусть внешне будет он как все кресты,
но мы, дружище, будем знать с тобою,
что это – просто роспись. Как в бумаге
безграмотный свой оставляет след,
хочу я крест оставить в этом мире…
Не буду больше сего дня Рыжего читать. Потому что читаю одного поэта, а в голове крутятся строки Артема Тасалова, еще одного отторгнутого “бля элитой” замечательного современного русского поэта:
Византийским богословом
я хотел бы родиться,
впрочем, и тогда убивали…
Цветком полевым быть надеюсь,
но этот путь уже пройден.
И уперся я в белую стену —
тенью скольжу вдоль нее вечно…
Брат, на путях своих
помяни меня добрым словом.
Какая жалость, что он ушел. Нельзя сейчас так уходить. И хоть не мое это дело, но… Просто – жалко очень. Нам ведь сейчас выжить надо. Вопреки всему – выжить, выстоять среди “сидящих на корточках и мыслящих по понятиям” питерских “рулевых” и примкнувших к ним помощников из московской художественной “интеллигенции”. Нам надо не попасть под пули евсюковых и под приговор басманных судей, умудриться любить свой народ и не сесть при этом за “экстремизм”, говорить по-русски и не гоняться за деньгами, просто для того, чтобы были в России и такие люди тоже… Много задач у нас. Нельзя сейчас так уходить.
Хотя… Как я могу судить? Что я знаю о той боли, которя заставила его принять решение? Ничего не знаю. А ведь читаешь его стихи – там такая боль за каждым словом, что даже на расстоянии чувствуется. Вот и заткнусь тогда по этому поводу. Кстати, у того жа Тасалова — “Истомилась душа обживать равнодушье предметов… Уведи меня, брат, в беспредельную даль бытия, Где пасется в молчаньи блаженное стадо поэтов, На медовых устах золотые улыбки тая….”
Никогда нас не заломать ни чекистам, ни коммунистам, ни бандитам. Пока рождаются в России поэты – не заломать. Пусть и не надеются даже.
Не буду больше Рыжего сегодня читать. И картинки сюда никакой давать не буду. Не нужно. Лучше музыку послушаю. Хорошую. Достойную. По теме, кстати. И вам предложу послушать. Вам приятно будет, особенно тем, кто еще не ложился, а мне полюбому коньяк допивать – ну не оставлять же эти потешные брызги на дне, честное слово. Да и подумать заодно. О многом.
