sir_michael`s_traffic

За всю свою жизнь я прочитал не так уж много литературных произведений, которым удалось по-настоящему сильно повлиять на мое мировоззрение. Больше скажу — таких произведений было очень мало. Наверное, пальцев одной руки хватит для того, чтобы их пересчитать. Это «Прощай, оружие!» Хемингуэя, «Тропик Рака» Генри Миллера, «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи, «Самшитовый лес» Михаила Анчарова, «Повелитель мух» Уильяма Голдинга… Конечно, что-то я не назвал сейчас, но таких книг и правда очень немного. И одной из них, конечно, является роман американского писателя Ирвина Шоу «Вечер в Византии».

Помнится, впервые я прочел его еще школьником, в журнале «Иностранная литература». Я хорошо помню тот момент, когда я дочитал последнее слово этого романа. Со мной случился настоящий эстетический шок, даже температура подскочила. Недели три после этого я не мог ничего читать вообще. Судьба процветающего американского кинопродюсера оказала на сознание советского школьника и комсомольца неожиданно сильное воздействие. И не беда, что я тогда так и не понял, что такое «продюсер», и почему он играет в американском кино столь важную роль. Я, разумеется, не буду сейчас пересказывать содержание романа, тем более, что его схема достаточно проста — процветающий, талантливый, богатый и всеми признанный человек оказывается в тупике личностных коллизий и никак не может найти выхода из запутанных взаимоотношений с женщинами, друзьями, родственниками, коллегами, пытается разрешить сложные профессиональные проблемы, переживает творческий кризис, и на пике этих треволнений неожиданно попадает в больницу. Диагноз смертельный — рак. Шоу очень натуралистично описывает тот момент, когда герой, принимая душ, получает известие от судьбы о том, что прошлая его жизнь закончилась навсегда: за секунду до потери сознания он с удивлением наблюдает, как из его прямой кишки на белый кафель душевой кабины хлещет кровь наполовину с дерьмом, и он находит в себе силы лишь для того, чтобы искренне удивиться такому повороту событий. В себя он приходит через несколько дней уже в больнице. Шоу удается мастерски показать весь ужас нашего современного лечения. Этот медицинский кошмар, который для миллионеров столь же тяжел, как и для бедняков. Друзья и родственники, поняв, что время межличностных разборок уже прошло, не на шутку переполошились и моментально простили герою все грехи, окружив его заботой и сочувствием. Болезнь развязала все узлы, показав, насколько мелки наши недопонимания и взаимные претензии перед лицом Вечности. Спокоен остается только главный герой. Смертельная опасность вовсе не напугала, а успокоила его. В жизни, наконец, все стало прозрачно, предельно понятно и очень четко, без полутеней, прорисовано. Вот — Он, вот — его Дело, а вот — его Смерть. И совсем немного оставшегося до этой смерти времени. И все. Он ждет только одного — чтобы его поскорей выпустили из больницы и отстали, наконец, со своим лечением. И это, к счастью, происходит. После нудного врачебного инструктажа о том, что ему теперь ничего в этой жизни вообще нельзя, и даже дышать желательно через раз, да и то осторожно, а алкоголь, — любой алкоголь! — для него теперь страшнее смертельного яда и верное средство для самоубийства, — герой выходит на улицу.

Обычно я избегаю длинных цитат. Но сейчас, с вашего позволения, я процитирую самый конец романа «Вечер в Византии», его последние строки.

«Уже выходя из больницы, Крейг побоялся, как бы мисс Балиссано не догнала его и не объявила, что произошла ужасная ошибка и что его должны срочно вернуть на койку и снова вогнать в руку шприц.
Но никто за ним не гнался. Он шагал без всякой цели по солнечной стороне улицы. Прохожие казались ему прекрасными. Девушки, стройные, гибкие, шли, высоко подняв головы, слегка улыбаясь, точно вспоминая невинные, но бурные радости прошедшей ночи. Молодые люди, бородатые и безбородые, шагали уверенным шагом, смело заглядывая в глаза встречным. Маленькие дети, чистенькие и веселые, в костюмчиках анемонового цвета, стремительно проносились мимо него. Старики были опрятно одеты, выглядели бодро и при свете солнца, казалось, забыли о бренности всего земного.
Номера в гостинице он не заказывал. Теперь он один, он жив, он идет, с каждым шагом ступая все тверже, один, без адреса, идет по улице родного города, и никто на свете не знает, где он сейчас: ни друг, ни враг, ни возлюбленная, ни дочь, ни коллега, ни адвокат, ни банкир, ни бухгалтер-ревизор не знают, куда он идет, никто ничего от него не требует, никто не может до него добраться. В эту минуту по крайней мере он свободен.
Проходя мимо магазина пишущих машинок, он остановился у витрины. Машинки чистенькие, так хитроумно устроенные и такие полезные. Он вошел внутрь. Вежливый продавец показал ему различные модели. Вспомнился приятель-матадор; тот, наверно, вот так же выбирает себе в мадридском магазине шпаги. Он сказал продавцу, что вернется позже и оставит заказ.
Он вышел из магазина. Ему уже чудился успокаивающий стук машинки, которую он в конце концов купит.
Он оказался на Третьей авеню. Вот и салун, в котором он частенько бывал. Он взглянул на часы: половина двенадцатого. Самое время выпить. Он вошел. Салун был почти пуст. У дальнего конца стойки разговаривали двое каких-то мужчин. Уверенные голоса.
Подошел бармен – краснолицый, толстый, могучего сложения человек в фартуке. Бывший боксер: переносица перебита, на бровях шрамы. Красавец бармен.
– Виски с содовой, – сказал Крейг и стал наблюдать с большим интересом, как тот наливает в мерный стаканчик виски, выплескивает его в стакан со льдом и откупоривает бутылочку содовой. Крейг взял бутылочку и чувствуя, как она приятно холодит руку, осторожно подлил содовой в стакан. Он целую минуту стоял в раздумье, глядя на приготовленное питье, и с наслаждением школьника, удравшего с уроков, сделал первый глоток.
Мужской голос на другом конце бара громко произнес: – Ну я ей и сказал: «Катись-ка ты отсюда знаешь куда…» Крейг улыбнулся. Все еще живой, он снова отпил из стакана.

Никогда еще виски не казалось ему таким приятным на вкус».

Это один из лучших финалов, который мне довелось читать в своей жизни. Почему я об этом сейчас вспомнил? Да потому, что, наверное, никогда мне не казался столь приятным вкус свежесваренного кофе, как сейчас, после болезни. И обязательно с сигаретой. Я знаю, что мне категорически нельзя ни того, ни другого, но «с наслаждением школьника, удравшего с уроков», я не могу себе отказать в удовольствии вдохнуть этот аромат, а потом сделать глоток и затянуться. Жизнь продолжается, и она, черт побери, бесконечно прекрасна. Собственно, можно было ограничиться только одной этой фразой. Но я написал всю эту прорву текста лишь для того, чтобы эта простые слова прозвучали как можно более убедительно.

АПДЕЙТ. Большинство моих знакомых, прочитав приведенный здесь отрывок из романа Шоу, обращают внимание лишь на то, что после медицинского приговора герой заказывает себе виски. И совершенно забывают, что перед этим он принимает решение купить новую пишущую машинку. Вот это — первично. Машинка, а не виски. Ибо одно без другого — уже дисгармония. Диссонанс. Уродливое искажение. Только вместе они, — машинка и виски, — делают то, что называется «счастьем». Пожалуйста, не совершайте этой ошибки. Не забывайте о машинке, которую герой выбирал, как «матадор новую шпагу». Это так же важно, как и виски. В абсолютно равной степени.