Жив.
Но занят.
Очень сильно.
Скоро буду! Честно.
Жив.
Но занят.
Очень сильно.
Скоро буду! Честно.
Я, кажется, понял, как правильно переводится на русский язык название вожделенного с детства города.
По-моему, «Дублин» — это ни что иное, как «Работай, БЛИН!!!». Или «Ну делай же хоть что-нибудь!!!». Или «Арбайтен, гада!» Ведь «to do» — это «вкалывать», правильно?
Вернее, не окружающих, а «окружающего Сэра».
Так вот — глазами окружающего Сэра Коля Ку выглядит совершенным эгоистом. Вот сегодня — поехали мы с вышеозначенным гражданином Колей Ку на встречу с одной мадам, которая обещала нам за тяжкий, бессонный и ваще непомерный труд некоторое количество вечнозеленых североамериканских купюр. А поскольку купюры эти в нашей конторе практически закончились, мы очень захотели тяжко, бессонно и непомерно потрудиться. И для этого приняли решение сделать так, чтобы Сэр выглядел не особо отталкивающе. Сэра помыли, побрили, надели на него темные очки, светлый летний костюм и посадили за руль красивой машины иностранного производства. Короче, Сэр на время стал выглядеть, как человек, которому можно доверить некоторое количество вечнозеленых купюр. Сэр посмотрел на себя в зеркало, оценил картинку, и подумал он, что это хорошо. И захотел увековечить увиденное, ибо шансов на то, что мир когда-нибудь еще увидит респектабилизированного Сэра, не было никаких. «Послушай, — сказал Сэр Коле Ку, — Ты видишь этот восхитительный костюм и темные очки? Ты видишь, что на подбородке у меня нет щетины, а волосы не точат кустом? Ты видишь, наконец, как горделиво я сижу за рулем этого прекрасного автомобиля иностранного производства? Не мог бы ты сфотографировать меня во всем этом великолепии, чтобы в том случае, если у меня все-таки когда-нибудь случатся дети, я мог им мотивированно доказать, что и их папа иногда тоже мог выглядеть вполне человекоподобно?» — «А то!» — сказал Коля Ку и достал фотоаппарат. И навел его на Сэра. И даже сделал снимок. Правда, когда снимок скачали в компьютер, то на нем ничего, кроме самого Коли Ку, не оказалось. Вот я и говорю — эгоист. Что бы не снимал, все равно автопортрет получается…
Просматриваю результаты последних парламентских выборов. Пытаюсь вникнуть, как же после стольких лет большевистского бесправья электорат дружно и радостно, — и, что характерно, совершенно добровольно, — снова засеменил в тоталитаризм. А потом понял, что напрасно я так убиваюсь — в конце концов, эти «единодушные» сводки вполне годятся в качестве прибора. Который показывает тот уровень безнадеги, который следует испытывать каждому, кто хоть раз в жизни без улыбки произносил слово «народовластие». Об этом приборе еще незабвенный Александр Аркадьевич ГАЛИЧ писал. В стихотворении «Дерьмометр» —
Все было пасмурно и серо,
И лес стоял, как неживой,
И только гиря говномера
Слегка качала головой.
Не все напрасно в этом мире,
(Хотя и грош ему цена),
Покуда существуют гири
И виден уровень говна!
Так что не все так грустно. Едем хоть и не в том направлении, хоть и с бешеным превышением скорости, но с каким-никаким, а прибором. Это уже несколько больше, чем вообще ничего…
Я это всегда утверждал, еще в старом дневнике. Но имел я в виду вовсе не то, что от фоторедакторов надо совершенно отказаться. Это уже экстремизм, ведь и кадрировать, и дотягивать по цвету, свету, контрастности, снимки, конечно, надо. Спорить с этим глупо. Я о другом совершенно хочу сказать. Мне кажется, что в обработке снимка всегда присутствует некая незримая грань, до которой ты работаешь с фотографией, а после — уже совершенно с другим предметом. До этой грани первично то, что ты снимал, объект съемки, то, на что был нацелен объектив. А обработка лишь помогает подчеркнуть, сделать более выпуклым вложенное в фотографию содержание. Но стоит эту грань перешагнуть — и объект съемки становится вторичным. Он превращается в сырье для работы художника и зритель уже наблюдает не то, что снимал фотограф, а то, что получилось в результате работы художника. И исходный снимок в конечном продукте иногда угадывается с трудом. Я не говорю, что это — плохо. Я просто говорю о том, что это — уже не фотография. Это ближе к живописи. Никто ведь не считает, что живопись — это непременно кистью по холсту, да? Моя матушка, к примеру, Царство ей Небесное, из ботиночных шнурков картины делала. Тетушка — из обрезков листов ватмана. А кто-то использует для этого фотографии. Как сырье, как глину. Но получается уже далеко не фотография. Минувшей ночью мне повезло увидеть эту незримую грань собственными глазами. И даже потрогать ее руками. Вернее, курсором. Сейчас я ее и вам покажу, не знаю, может, и вы со мной согласитесь.
Итак — я обрабатывал три пейзажных снимка. С очень неважным качеством. А сделать хотелось. Причем так, чтобы в результате получились именно фотографии, а не картинки. В первом случае это не удалось. То, что я «выжал» цвета заката и они стали неестественными — не страшно. Это в рамки «фотографии» входит, канает за «метафору». Усиление — не изменение. То, что я утопил в черноту пространство вокруг зеркала заднего вида — тоже фигня. Можно списать на «выделение главного объекта за счет удаления второстепенных деталей». До этих пор фотография, — хоть и искалеченная Фотошопом, вывернутая до неузнаваемости, но все же оставалась фотографией. Но давать ее в таком виде было нельзя, поскольку церковь, являющаяся центром композиции, была темной и совершенно не читалась. И полоса заката занимала главное место в композиции, что было совершенно недопустимо. Пришлось церквушку «высветлять». Два мазка высветляющей кистью — и все. Фотография тут же стала рисунком. Навсегда перестав быть фотографией.Всего одна «фотошопная» операция. Нажимаю Ctrl+Z — вижу фото! Добавляю эти два штриха — вижу рисунок. А ведь это, повторюсь, не рисовальная операция, а всего-то — высветление снятого объекта, то, что и грехом-то не считается. (Снимок называется «Проехали»).