Каждый человек сделан из очень небольшого количества основных элементов. Как из конструктора “Лего”. Эти элементы не меняются с возрастом и всегда безошибочно определяют характер человека и даже его судьбу. Для кого-то это запах сирени, музыка старого танго и несколько кадров из фильма “Два капитана”. Для кого-то – колыбельная матери, летний день в деревне у бабушки и вкус парного молока. Одним из таких элементов для меня является буква “О”. Не та, которая в алфавите, а та, которой названа повесть Андрея Вознесенского.
Помнится, еще классе в седьмом, что ли, я открыл оглавление журнала “Юность” и увидел опечатку. Вместо названия произведения кто-то поставил ноль. “Прохлопали!”, – подумал я и полез смотреть, что там под этим “нолем” значится. И прочитал странное: “Я открыл форточку, и ко мне залетела черная дыра…” Эту черную дыру потом назвали “О” и вообще с ней было непросто. Это была повесть Андрея Вознесенского, которую я прочитал тут же, не отрываясь, и навсегда стал другим человеком.
Сегодня, когда миром правит воинствующая серость, о Вознесенском рассказывать бесполезно. Все равно, что орать в камере для буйно помешанных – никто не то, что не услышит, а просто даже слушать не будет. Бесполезно говорить молодым о том, что в 70-е молодежь Запада искренне завидовала нам, советским людям, потому, что у нас в стране поэты собирали стадионы. И одним из таких поэтов был Андрей Вознесенский. Честное слово – приезжал в город человек, без аппаратуры, без анамбля (сам, да!), без света, звука, балета и бригады менеджеров и продюсеров, на каком-нибудь заборе вешалось небольшое рукописное объявление о том, что будут читать стихи, и народ забивал трибуны местного стадиона под завязку. Кассы ломали, друг на друге сидели. Просто для того, чтобы послушать стихи. Потом в атмосфере что-то щелкнуло, и люди стали забивать стадионы, чтобы послушать “Ласковый май”. Да, блин. Страну оккупировала всепобеждающая и многоликая “Зайка моя”, туды ее в качель…
Знаете в Москве, в районе Миусской, есть памятник русско-грузинской дружбы, сделанный из переплетенных букв кириллицы и грузинской клинописи этой… или как там их иероглифы называются… О нем еще все время рассказывают, что это первый памятник в Москве работы Церетели. Зародыш, тсзть, гиганского полипа, заполонившего сегодня весь наш город. Так вот – это памятник не столько Церетели, сколько Вознесенского. Андрей Андреевич же был архитектором, и предложил немало интересных архитектурных проектов. Идея показать единение народов через переплетение букв различных алфавитов – это именно его идея, Вознесенского. Если бы не она, эта идея, грош цена была бы этому памятнику – все остальное в нем доброго слова не стОит.
Полагаю, что теперь пора стареть. Человек стареет не тогда, когда спина не сгибается или песок сыпаться начинает. Мы и сегодня поздоровее многих юношей будем, ибо на советских хлебах вскормлены. Не в здоровье дело, а в окружении. Я мог активно и радостно жить в мире, в котором жили Высоцкий, Вознесенский, Миронов, Ульянов, Бондарчук-старший, Филатов, футбольный тренер Константин Бесков, в конце концов… Этому миру было не страшно даже наличие в нем некоторого количества гопоты, моисеевых, тимати и киркоровых – общая культурная масса все равно перевешивала пену, и баланс был на стороне хомо сапиенс. Сегодня мир иной. И нормы иные, что самое страшное. Я до сих пор смотрю на человека, не читавшего Вознесенского, как на аномалию, забыв о том, что аномалия теперь как раз – я, а не читать Вознесенского и не знать, кто такой великий Леонид Енгибаров – это грустная норма.
Очень плохо, что Вознесенский умер. Мир после этого стал еще более чужим и неинтересным. А когда мир становится совершенно не интересен, тогда и наступает старость. И от возраста это совершенно не зависит.
