sir_michael`s_traffic

Очень правильно прощались с Аксеновым – недалеко от гроба стоял Алексей Козлов и играл джаз. Они же с молодых лет дружны были – неформатный музыкант и неформатный писатель. А Аксенов был первым неформатным писателем в стране социалистического реализма и передовых статей газеты “Правда”. Сегодня неформатной, не похожей ни на что прозой никого не удивишь – ну, неформат и неформат… Даже надоедает. Но я помню, как я впервые прочитал “Затоваренную бочкотару”. Я сначала не понял ничего. Я понятия не имел, что можно так писать и не знал, как это следует читать и понимать. Я думал, что правильно писать – это когда “В обстановке все увеличивающегося нарастания расширения, особенно в последнее время, отрадно отметить тот факт, что весь советский народ, тесно сплотившись вокруг ленинской коммунистической партии, вознес на небывалую глубину и погрузил в небывалую высоту всю ширь и мощь… ” и так далее до бесконечности. А что – все и всё так писали, и нам, школьникам, было это привычно и знакомо. Такой был мир, в котором мы жили, и мы особо не выпендривались, принимая все таким, каким оно было. Все так делали, фигли. И тут мне попадается старый журнал “Юность” за 1968 год с “Затоваренной бочкотарой”. Где-то в 1974-м я, кажется, её прочитал впервые. И сначала решил, что это юмор, и надо смеяться. Потом, когда понял, что совсем не смешно, подумал, что это бред сумасшедшего, потому, что непонятно что это, о чем , и почему. И только сейчас я дотумкал, что это был крик отчаяния. Крик отчаяния талантливого писателя, на которого орали, как на пацана, бездарные партийные начальники, умевшие только лизать задницу руководству и безудержно врать, отчаяния человека, которому не разрешали издаваться за рубежом, – глупые иностранцы звонили ему домой, просили разрешения издать книгу, а он говорил — “Нельзя”, потому, что ему так велели Те, Кто Лучше Знает… И иностранцы не могли этого понять, потому что не представляли – как это произведением может распоряжаться не тот, кто его написал, а тот, кто сидит в ЦК партии и к произведению вообще никакого отношения не имеет… Отчаянья от того, что ему каждый раз приходилось выпрашивать разрешения выехать за границу, когда его приглашали на писательские форумы, и чаще всего его не пускали. Ему, здоровому, сорокалетнему, любимому народом и женщинами мужику, удачливому и известному в мире писателю, говорили — “Мы считаем, что вам ехать нецелесообразно”. И все. И хоть лоб расшиби. “Не пустили”. Как ребенка на утренник. В наказание за плохое поведение… И тогда он разразился еще не антисоветской, еще не злой, но уже непонятной повестью “Затоваренная бочкотара”. Это была, наверное, первая советская повесть, которую никак, никакими партийными ухищрениями нельзя было привязать к “социалистическому реализму”. Это было гениальное “черт знает что”, за которое он потом выгреб по первое число, и совсем уже сошел с катушек и стал писать то, что думает и так, как хочется. И стал тем Аксеновым, который навсегда останется в русской литературе драчуном и забиякой. И с которым сегодня навсегда попрощались.

Я дам здесь кусочек из “Затоваренной бочкотары”, ОК? Если кому не в кайф пойдет – не ругайтесь. Это я себя так радую. Это можно. Это допускается.

Василий АКСЕНОВ.
Третий сон военного моряка Шустикова Глеба

(отрывок из повести “Затоваренная бочкотара”, 1968 год)

     Утром обратил внимание на некоторое отставание мускулюс  дельтоидеус. Немедленно принял меры.
     Итак, стою возле койки — даю нагрузку  мускулюс  дельтоидеус.  Ребята занимаются кто чем, каждый своим делом — кто трицепсом, кто бицепсом,  кто квадрицепсом. Сева Антонов мускулюс глютеус качает — его можно понять.

     Входит любимый мичман Рейнвольф Козьма Епистратович. Вольно!  Вольно! Сегодня манная каша, финальное соревнование  по  перетягиванию  канатов  с подводниками. Всем двойное масло, двойное мясо, тройной компот.  А пончики будут, товарищ мичман? Смирно!  И  вот  схватились.  Прямо передо мной надулся жилами неуловимо знакомый подводник. Умело борется  за
победу, вызывает законное уважение, хорошую зависть, В результате невероятный случай в  истории  флота  со  времен  ботика
Петра — ничья! Канат лопнул. Все довольны.
     Я лично доволен и в полном параде при всех значках гуляю по  тенистым аллеям. Подходит неуловимо знакомый подводник.
     — Послушай, друг, есть предложение познакомиться.
     — Мы, кажется, немного знакомы.
     — А я думал, не узнали, — улыбается подводник.
     — Телескопов Володя?
     — Холодно, холодно, — улыбается он.
     — Дрожжинин, что ли? — спрашиваю я.
     — Тепло, тепло, — смеется он.
     Пристально вглядываюсь.
     — Иринка, ты?
     — Почти угадали, но не совсем. Моя фамилия — Сцевола.
     — А, это вы? — воскликнул я.  -  Однако  ручки-то  у  вас  обе  целы. Выходит-миф, треп, легенда?
     — Обижаешь, — говорит Сцевола. -  Подумаешь,  большое  дело  -  ручку сжечь.
     Тут же Сцевола чиркает зажигалкой,  и  фланелька  на  рукаве  начинает пылать.
     Поднимает горящую руку, как олимпийский  факел,  и  бежит  по  темной аллее.
     — Але, Глеб, делай, как я!
     Поджечь руку было делом одной секунды. Бегу  за  Сцеволой.  Рука  над головой трещит. Горит хорошо.
     Сцевола ныряет в черный туннельчик. Я — за ним. Кромешная мгла,  лишь кое-где мелькают оскаленные рожи империалистов. На  бегу  сую  им  горящую руку в агрессивные хавальники. Воют. Выбегаю из  туннеля  -  чисто,  тихо, пустынно. По радио неуловимо знакомый голос:
     — Готов ли ты посвятить себя науке, молодой, красивый Глеб, отдать ей себя до конца, без остатка?
     Гляжу-лежит Наука,  жалобно  поскрипывает,  покряхтывает,  тоненьким, нежным и нервным голосом что-то поет.  Какие-то  добрые  люди  укутали  ее брезентом, клетчатыми одеялами. Ору:
     — Готов!
     Нате вам, пожалуйста, — из комнаты смеха выходит  Лженаука  огромного роста. Напоминает какую-то Хунту из какой-то жаркой страны. В  одной  руке кнут, в другой — консервы рыбные и бутылка "Горного дубняка". Знаем мы эту политику!
     Автоматически  включаю   штурмовую   подготовку.   Подхожу   поближе, обращаюсь по-заграничному:
     — Разрешите прикурить?
     Лженаука пялит бесстыдные зенки на мою  горящую  руку.  Размахивается кнутом. Это мы знаем, Носком ботинка в голень — в надкостницу!  Тут  же  — прямой удар в  нос  -  ослепить!  Двумя  крюками  добиваю  расползающегося колосса. Лженаука испаряется.
     Хлынул тропический ливень — ядовитый. Кашляю и сморкаюсь. Гаснет  моя рука. Бегу по комнате смеха  -  во  всех  зеркалах  красивый,  но  мокрый.
Абсолютно не смешно. Пробиваю фанерную стенку и вижу…
     …за лугами, за морями, за синими горами встает солнце, и  прямо  от солнышка идет ко мне любимая в шелковой полумаске. Идет  по  росе  Хороший Человек.