Когда Вацлава Гавела выбрали президентом, многие недоумевали: он же не политик! Да, диссидент, да, антикоммунист и гуманист, да, пострадал от «красных», и в тюрьме посидел за убеждения свои, но это же не повод избирать его на главный пост в стране! Он же и выпить не дурак (знающие люди рассказывают, что после коммунистической тюрьмы Гавел ежедневно принимал небольшую дозу алкоголя, от радости за то, что жив и на свободе), и к женскому полу относится не по-деловому… Но чехи решили по-своему. Из всех оценок его персоны мне запомнилась одна: «Он добрый, честный и любит свой народ». Вот казалось бы детские и наивные слова, да? Но в них — главное. Разве я могу сегодня сказать о своем президенте, что он — добрый? После «Она утонула?», «Умрем под Москвой!» и прочих откровений? Разве я могу сказать, что он честный? После утверждений о том, что митингующим на Болотной Госдеп США выплачивает по 500 рублей и рассказов о полной законности приобретения Юкоса? Разве я могу сказать, что он любит СВОЙ, то есть мой, русский, народ, если я вижу проявления совершенно иных симпатий и предпочтений?
Так что… Не надо о том, что «Хороший человек — это не профессия». Для президента быть просто хорошим человеком — первейшая из профессиональных обязанностей. Иначе беда народу, избравшего его во власть. Я очень завидую чехам того, гавеловского времени, и мечтаю о том дне, когда Россию тоже возглавит просто «добрый и честный человек». Который будет «любить свой народ». Остальное приложится. Поможем.
Вацлав ГАВЕЛ:
▶ Большая ошибка – ожидать от преследуемых диссидентов, которые вдруг стали президентами, что они разом изменят весь этот мир.
▶ Опасность первых признаков апатии ко злу, мы, пережившие это зло в тоталитарной системе, должны были почувствовать сразу.
▶ Иногда я говорю себе, что в определенной степени стал ошибкой истории, этакой кундеровской шуткой истории. То есть я оказался в положении и роли, которые я, возможно, вообще не заслужил и которые стали следствием бесконечного множества случайностей.
▶ Если и существует что-то вроде национального интереса, то им должна стать охрана языка. Язык, которым говорят в СМИ, язык, которым говорят политики, – это просто катастрофа. Не то что я умею говорить лучше, но, по крайней мере, я обращаю на это внимание.
▶ Я пью пиво по утрам как лекарство, и перед сном – как снотворное, днем с пищей я предпочитаю вино.
▶ Я все чаще думаю о приближающейся смерти и размышляю о том, что будет после нее. Я не только думаю, но и чувствую кожей, что я каким-то образом должен быть к ней подготовлен, и точно не знаю, почему не хочу умирать, но ужасно не хочу.
▶ Пьеса должна быть умнее своего автора.
▶ Эра президента Путина принесла новый тип диктатуры, опасный уже одной своей незаметной формой. Удивительно, как в нем сочетаются худшие черты коммунизма и капитализма. Проще говоря, к власти пришла шайка кагэбэшников и мафиози. К тому же это люди, наученные недавним прошлым, поэтому многое они уже не делают так открыто, как было принято при Брежневе.
▶ Нет никакого резона отказаться от обеда с президентом Путиным. Но, воспользовавшись случаем, надо задать ему неприятные вопросы.
▶ В недемократических условиях слово получает куда большую силу, чем целая армия избирателей или солдат. Но мы никогда не знаем, насколько правдиво слово, которое влияет на реальность.
▶ Теория меньшего зла не отменяет то, что и меньшее зло все же зло.
▶ Я сам себя ощущаю человеком достаточно депрессивным, но у меня, наверное, настолько сильная воля, что я это не показываю. Я не люблю конфликты и конфронтации и мечтаю о гармонии.
▶ Уже сорок лет от меня хотят, чтобы я постоянно кого-то ободрял и сеял вокруг себя надежду. Но где же ее без конца черпать, скажите на милость? Не то чтобы у меня ее было навалом.
▶ Году в 1975-м меня стало мучить чувство, что я лишь объект событий и только жду, что власть решит со мной делать. Посадят меня или не посадят, будут меня преследовать больше или меньше. Я решил, что должен сделать что-то, что, наоборот, их заставит мучиться тем, что им со мной делать. В таком психическом состоянии я написал свое открытое письмо Густаву Гусаку.
▶ Терпеть не могу садиться за пустую страницу, у меня страх любого начала, я откладываю его и разными способами увиливаю. Эра президентства в этом смысле послужила для меня хорошей школой. По выходным я всегда должен был – нравилось мне это или нет – писать свои речи, и никто меня не спрашивал, есть ли у меня на это вдохновение и настроение.
▶ Я не отрекаюсь от своей гражданской роли, но уже не так внимательно слежу за политикой. Она меня порой скорее забавляет, потому что видится мне как серия полубульварных сенсаций.
▶ Вслед за эйфорией, когда все радовались падению железного занавеса и были полны жертвенности, отваги и восхищения демократией, пришла какая-то обратная волна – как будто открылись шлюзы для темных чувств и инстинктов общества.
▶ Я хотел бы быть союзником всех разумных людей, которым есть дело до всеобщего блага. Людей, которые не одержимы какой-нибудь конкретной идеологической доктриной и не фальсифицируют действительность, чтобы она подходила к этой доктрине.
▶ Думаю, мне бы плохо умиралось с чувством, что я оставляю за собой беспорядок, что в моем архиве путаница и хаос. Это такой слегка бюрократический подход к смерти.
Записала Петра Прохазкова. ©Petra Prochazkova/Lidovе noviny
